Дединово в период крепостного права: владелец села, помещик Лев Измайлов, воплотивший все доблести, пороки и противоречия своего времени
Последнее обновление: 4 февраля 2018 в 23:43
[adsense2]
Спавший очнулся, огляделся по сторонам, ему кто-то шёпотом подсказал, что банкомёт предлагает сыграть, и он немедленно встал, нетвёрдым шагом подошёл к столу, схватил первую попавшуюся карту, поставил её “втёмную” и сказал, обращаясь к банкомёту:
— Бейте, пятьдесят тысяч рублей!
Банкомёт, смущённый внушительностью суммы, положил карты на стол, подозвал своих товарищей, вместе с ним державших банк, и стал с ними советоваться. Один из участников совещания, князь Ш***, постановил: “Почему же и не бить? Карта глупа, а не убивши — не убьёшь!” Тогда, ободрённый этими словами, У*** снова взял карты и стал задавать. Оказалось, что сонный гость поставил даму, и банкомёт “убил” её. Все вокруг охнули и зашептались, обсуждая такой огромный проигрыш, но сам проигравший и бровью не повёл. Он потребовал продолжить, коротко приказав:
— Тасуйте карты, я сниму сам!
Снова банкомёт посоветовался с товарищами, стасовал, дал снять и прокинул… Дальнейшее очевидец описывал так: “…Фоска шла по 50 тысяч, и по втором абцуге игрок добавил 50 тысяч мазу, у банкомёта затряслись руки, и он жалостливо взглянул на князя Ш***, который, усмехнувшись, сказал ему: «Ну что же, знай своё — мечи и бей!», банкомёт повиновался, и через несколько абцугов поставленная трефовая десятка была им побита”. Вокруг бесшабашного игрока засуетились его приятели, шепча в ухо: “Не бросить ли? Ведь явно не везёт сегодня”. Но тот и слушать их не пожелал! Велев распечатать свежую колоду, он выхватил из её середины червонную двойку и, ставя её, сказал, словно гвоздь вбил в стол:
— Полтораста!
Банкомёт помертвел, и минуты на две игра прервалась — князь У*** не в силах был сдавать, и снова ему на выручку пришёл князь Ш***, про которого говаривали, что он “искусен пользоваться благосклонностью фортуны”. Обращаясь к У***, он сказал:
— Чего испугался? Не свои бьёшь!
Князь У*** снова метал, и долго не выходила поставленная карта, и все присутствующие остановились в каком-то необыкновенно томительном ожидании, устремив взоры на роковую карту, одиноко белевшую на столе, потому что все остальные бросили играть. Червонная двойка в тот раз пала направо, и все бывшие в комнате ухнули разом — опять банк выиграл! Но проигравший и в тот момент не изменил себе, словно бы ничего и не случилось, он отошёл от стола, взял шляпу и сказал хозяевам:
— До завтра, господа! Утро вечера мудренее!
Он удалился, исполненный достоинства, в сопровождении огромной свиты, прибывшей вместе с ним в особняк князя У***.
Этот экстравагантный картёжник был Лев Дмитриевич Измайлов, предводитель рязанского дворянства, помещик, владевший богатейшими усадьбами в Тульской и Рязанской губерниях.
Вечно окружённый толпой подобострастных прихлебателей и “друзей”, как некогда римский патриций в толпе “клиентов”, он кочевал из собрания в собрание, с обеда на бал, из театра на праздник, всюду производя фурор и выкидывая свои обычные “номера”. В дом князя У*** в тот вечер, когда состоялся его чудовищный проигрыш, Лев Дмитриевич с сопровождавшей его компанией приволокся после какого-то званого обеда, находясь в состоянии, как говорится, “еле можаху”. “Притомившегося” Льва Дмитриевича устроили на мягком стуле, он и задремал, а его клевреты сами стали играть и позабыли о нём. Из объятий Морфея Измайлова вырвал призыв банкомёта, и он, по зову взбалмошной натуры, толком ещё даже не проснувшись, сразу поставил на карту пятьдесят тысяч, завертев всю эту кутерьму.
После его ухода держатели банка устроили совещание, долго решая: играть им или не играть с Измайловым на следующий день? Зная его характер, они ни чуточки не сомневались в том, что он явится, чтобы взять реванш. Большинством голосов постановили так: метать банк до миллиона, но проигрывать не боле того, что выиграли у него в этот вечер.
Утро следующего дня Измайлов начал с очередной эскапады. В тот день должны были состояться скачки на Донском поле, где был двухвёрстный скаковой круг, на котором проводились “конские испытания”. Эти соревнования патронировал сам граф Алексей Орлов-Чесменский, прививавший полезную английскую затею на русской почве: именно скачки являются основой селекции чистокровных лошадей, а этому благородному занятию граф посвящал все свои досуги. Один из жеребцов по кличке Красик, принадлежавший родственнику графа Орлова Лопухину, восхищал в тот сезон знатоков и лошадиных “охотников”. Красавца берегли, показывая далеко не всем. Его выездкой занимался известнейший лошадник купец Бурмин, и, как шептались по Москве, Лопухины не соглашались продать Красика менее чем за 6 тысяч рублей. И вот, явившись утром на скачки, Измайлов купил Красика за… 7 тысяч, расплатившись тут же, чтобы никто не мог подумать, что он “на мели” после чудовищного проигрыша.
Совершив эту “негоцию”, Лев Дмитриевич после обеда отправился к У*** играть. Но прежде чем сделать первую ставку, он долго не вступал в игру, наблюдая за тем, как ставят другие, казалось даже, что он не решается играть. Но наконец спросил карту и он, поставив две карты сряду, по 75 тысяч каждая. Банкомёт в этот раз метал уже более уверенно. Обе карты, поставленные Измайловым, выиграли ему! Но тот, так же как и при вчерашнем проигрыше, ничем не выдав своих чувств, спокойно загнул их и сказал: “На следующую талию!” Князь У*** стасовал и стал метать. Далее дадим слово человеку, присутствовавшему при игре: “Измайлов поставил две новые карты и, не заглянув в них, поставил «мирандолем». По второму абцугу он вскрыл одну карту — оказалась десятка, которая выиграла ему «соника». Он, перевернув её, произнёс: «По прокидке» — и вскрыл другую карту, которая тоже оказалась десяткой, следовательно, тоже выигравшей! Он перегнул её и положил на первую, при этом был очень спокоен, будто речь шла о десяти рублях, а не о принадлежавшем ему Дединове, с которым, по условию, ему бы пришлось расстаться. У князя У*** тряслись руки: карты были поставлены «мирандолем» — отступиться не было возможности. Он стал метать, и после нескольких абцугов… десятка Измайлова опять выиграла. Банкомёт бросил карты и встал из-за стола, а Измайлов прехладнокровно предложил ему загнуть «ещё один мирандоль», но тот не согласился.
— Ну, нет так нет! — сказал Измайлов.
Распрощавшись, он тотчас уехал к себе домой, где его ждали гости, приглашённые для праздника, устраиваемого по поводу покупки Красика, и цыгане с шампанским и песнями”.
При нашествии Наполеона Измайлов в 1812 г. начал организовывать рязанское ополчение, выказав при этом большую распорядительность. О нём вспоминали как о человеке с крутым характером, причудливом, но предназначенном для большого дела. С ним все были как один человек, ополченцы-дворяне каждый день обедали у него, 150 троек были всегда в их распоряжении. Многих офицеров он вооружил и экипировал на свой счёт. Генеральские приказания подхватывались на лету, крепостные у него по струнке ходили - здесь он, по воспоминаниям современников, часто греха на душу прихватывал.
Всего им была потрачена гигантская сумма в 1 млн. рублей. Хотя это было всего трёхлетним доходом от всех его имений. Теперь его войско составляло около 15 тыс. человек. Дисциплина была железная - Измайлова боялись больше, чем французов.
Во главе ополчения он совершил поход в Германию, где находился при блокаде многих крепостей, в том числе Гамбурга. С того времени его поступки стали недоступны для обсуждения - власти на его "шалости" долго закрывали глаза. Европу Измайлов тоже поразил своими выходками, богатством и помпезностью. После войны Лев Дмитриевич получил звание генерал-лейтенанта.
Однако после окончания военных походов 1812–1814 годов «подвиги» Измайлова в тульской Хитровщине развернулись с новой силой.
Вся округа буквально стонала от такого соседства: выезжая на охоту со своей сворой в 670 псов и множеством всадников, он травил зверей, не разбирая мест, и часто вытаптывал посевы соседей. С теми, кто смел спорить и высказывать претензии, мог «расправиться по-свойски», поскольку никаких властей над собой не признавал.
Были у Измайлова и враги. Рязанский помещик Балашов не посодействовал ему в организации ополчения в 1812 году. Такого Измайлов не прощал. В 1818 году он собрал несколько сотен своих крепостных и те за одну ночь подчистую вырубили великолепный строевой лес в усадьбе Балашова. Сразу же лес был сплавлен по реке во владения Измайлова.
После войны 1812 года князь Измайлов держал в Хитровщине гарем из 30 крепостных крестьянских девушек в возрасте от 13 до 16 лет, которые жили в левом флигеле княжеского дома.
Стареющий, больной, раздражительный, распущенный, строгий до жестокости, Лев Дмитриевич вымещал свою досаду на дворовых, подвергая их суровым телесным наказаниям, заключая в домашнюю тюрьму, ссылая на заводы, где были огромные нормы выработки при недостаточном питании (как потом, уже в XX в., в лагерях). Заводы были убыточными, и некоторые люди говорили, что Измайлов устраивал новые - кирпичный, поташный, суконный - только для того, чтобы было куда ссылать провинившихся крестьян. По-прежнему применялось и заключение в рогатки - тяжёлый ошейник с металлическими спицами, не дававший возможности нормально спать. Лев Дмитриевич не пускал дворовых в церковь. За изъявление желания вступить в брак наказывал. Лев Дмитриевич запретил своим крепостным жениться, тем самым развращая и их. Он запретил своей дворне и домашним посещать церковь, так как на исповеди те могли рассказать о его безобразиях, а жалоба от священника по церковным инстанциям, в отличие от жалоб крестьян и даже дворян, могла для него плохо кончиться.
С соседями Измайлов был груб и вел себя в отношении их очень нагло.
Соседи Измайлова, князья Вадбольские, жившие по соседству, всячески сопротивлялись подобным действиям Измайлова по вытаптыванию их полей при охоте с борзыми. Они построили даже деревню Барьма на границе своих владений со стороны Хитровщины. Чугунная пушка, найденная впоследствии в д. Ивановково, принадлежавшей Вадбольским, была одним из тех средств, которыми вразумляли зарвавшегося помещика. (Барьма - пластина или свешивающаяся со шлема кольчужная сетка для защиты шеи.) Завидев охотящихся "измайловцев" крестьяне начинали стрелять без предупреждения, но всё равно в покое соседей Измайлов оставлял только зимой, когда уезжал в Москву.
Его крутой нрав, до бешенства вспыльчивый характер, богатство и разгульная жизнь привлекали внимание современников. Обожал он псовую охоту, кулачные бои, попойки с пением и плясками до утра, где провинившихся обносили чашей «лебедь». И в карты играл с размахом. Садился после попойки в вольтеровское кресло вздремнуть, затем выпивал холодного белого кваса - и снова брался за игру. Писатель Иван Лажечников подчеркивал в своих воспоминаниях «оригинальность» Измайлова, «осуществившего в себе тип феодального владельца средних веков». Измайлову ничего не стоило напоить мертвецки пьяными человек пятнадцать небогатых дворян-соседей, посадить их еле живых в большую лодку на колесах, привязав к обоим концам лодки по живому медведю, и в таком виде спустить лодку с горы в реку. Время от времени Измайлов приказывал посреди ночи звонить в колокола, как при пожаре, и с удовольствием смотрел на мечущихся по деревне полуодетых баб и мужиков. Против гостей и чиновников он ради собственной потехи применял разные злые "шутки": так, одного из бедных дворян привязал к крылу ветряной мельницы, другого по его приказанию обмазали дегтем, вываляли в пуху и с барабанным боем водили по окрестным деревням.
[adsense2]